3000 руб./час
Категория: Потеря девственности
Вы верите в безгрешное зачатие? Ранее я тоже не веровал, но сейчас…
Ей было 27, у нее был четырехлетний отпрыск и она была женщиной. Но все по порядку.
Это вышло в 1995 году, достаточно томном, постперестроечном. Тогда все метались, все желали побыстрее и побольше заработать, все желали открыть свое дело, но немногим удавалось. Люди теряли квартиры, взрывались денежные пирамиды, кругом рэкет, анархия, безработица… Но я отвлекся. Мы с товарищем тоже имели свое дело. Он был шеф, так как средства были его, а я – мозги и связи. Мы вели торговлю бумагой для кабинетов и всякими канцтоварами, я был менеджер по закупкам и продажам сразу, а заодно и шофер, другими словами развозил продукт клиентам. Для этих целей приятель-шеф купил мне новую «Газель» - тогда еще уникальность, их только начали выпускать.
Я ворачивался домой с последней доставки. Был теплый солнечный летний вечер. Я поехал по кольцу (его в то время реконструировали и бывали суровые пробки), но проехать мне было надо совершенно малость – от рублевки до волоколамки, не переться же через город. Жил я тогда в Митино, а продукт отвез в контору на Рублевском шоссе. Поначалу ехалось нормально, но позже началась пробка. Через километр все стало ясно – в левом ряду сломалась машина и все ее объезжают. «Ну что за козел! – поразмыслил я. – Не мог на обочину откатить».
Но когда я подъехал ближе, то удостоверился, что это и не козел совсем, а коза. Хрупкая женщина прогуливалась вокруг «ижачка»-каблучка с открытым капотом и, похоже, не знала, что делать. Она была в джинсиках и короткой блузочке, которая открывала втянутый стройный живот, а малая упругая грудка, не прикрытая лифчиком, просвечивала через нее. Я бы с виду отдал ей лет 20-22, хотя позже выяснилось, что ей уже 27. Объезжая аварийный «ижак», я засмотрелся на девушку-водителя, а сзади уже раздавались нетерпеливые гудки.
Женщина тоже смотрела на меня большими сероватыми глазищами, а позже помахала рукою, чтоб я тормознул. Я принял на лево и встал впереди нее. Женщина подошла к кабине.
- У меня сломалась машина, вы не оттащите меня к обочине? Я умею на веревке ездить!
Я вышел из кабины, достал трос и соединил наши тс. Женщина все смотрела на меня, мне даже становилось неудобно. Любопытно, ей тоже неудобно? Ведь и я рассматривал ее с не наименьшим энтузиазмом. Оттащив на обочину «ижак», я вышел из машины, отцепил трос и произнес:
- Давайте поглядим, что с вашим стальным жеребцом.
Проверил свечки, подачу горючего. Искра – слона уничтожит, бензин течет рекой, мотор еще теплый. Почему не едет? Женщина нерешительно помялась, позже спросила:
- А вы не могли бы отбуксировать меня до дома?
- Где вы живете? – спросил я, хотя это и не имело значения. Прекрасную даму я готов отбуксировать хоть на край света.
- Здесь неподалеку, в Красногорске. Только… - она замялась. – Только мне нечем заплатить.
- Разберемся.
- Я могу, - она побагровела и опустила глаза, - напоить вас чаем.
Ясно, женщина желает расплатиться натурой. Что ж, я не против, это верный ход.
У нее оказалась малая однокомнатная квартирка. Когда мы вошли, она произнесла:
- Вы здесь посидите, я за Павликом в садик сбегаю. Это стремительно, садик вон, под окнами. Я пока чайник включу, вы смотрите, отлично?
Умопомрачительная беспечность. Оставлять незнакомого мужчины 1-го в собственной квартире… Хотя воровать-то у нее особо нечего – старая мебель, черно-белый телек, посуды малость, все чашечка с отбитыми ручками. Но ведь вот незадача, как мы будем при Павлике это… чай пить? Чайник на газовой плите засвистел и оборвал мои размышления.
Здесь возвратилась и Маша с Павликом. Да, ее звали Маша. А Павлик – смешной мальчуган, 4 лет, очень схожий на мама. Похоже, что папа у него – летчик испытатель либо полярный исследователь. По последней мере, за время отсутствия Маши, следов пребывания в доме другого половозрелого самца мною найдено не было. Она оставила Павлика в кухне совместно со мной.
- Побудьте тут, я на данный момент.
Она закрыла дверь в комнату, было слышно, что она гласит с кем-то по телефону.
- А ты меня на собственном глузовике покатаешь? – спросил Павлик.
- Поглядим.
- А у матери тозе есть глузовик. Только ма-а-аленький.
- Я знаю. А у тебя какая машина?
- Гоночная, «фелали». Щас показу, – он удрал в комнату.
Вышли они совместно с Машей. Павлик показал мне небольшую машинку, а Маша произнесла ему:
- Павлик, на данный момент за тобой придет тетя Елена, ты у нее побудешь, она тебя покормит и включит «Спокойной ночи, малыши». А позже я за тобой приду. Отлично?
- Холосо!
Ясно, у нас время – до 9. Что ж, нормально. Пришла тетя Елена. Я посиживал на кухне и не лицезрел ее, только слышал, как они говорят с Машей. Маша гласила, что ей нужно отъехать, Павлика не с кем бросить, я Елена, похоже, ощущала мое присутствие и пробовала заглянуть на кухню, но так и не смогла. Позже она ушла и увела с собой мальчугана.
- А хочешь кофе? – спросила Маша, - Я отлично готовлю кофе.
Естественно, я желал. Когда Маша доставала с верхней полки кофемолку, через пройму рукавов ее блузы была видна ее грудь, малая, симпатичная, упругая, божественная грудь. Я еле сдерживался завладеть этой богиней прямо здесь же. Маша колдовала над туркой, трижды поднимала пенку, размешивала кленовой палочкой, посыпала корицей и солью. Ее распущенные светло-русые волосы падали практически до пояса, из-под их выглядывали хрупкие плечики. Боже, какой ты шофер? Ты – диктор ТВ, секретарь-референт, не знаю, кто там еще? Для модели росточек маловат, да для тебя и не нужно. Ты божественно красива. Сколько же у тебя было мужчин? 20, 40 100? Хотя какое это имеет значение, сейчас ты – моя.
Я подошел к ней сзади и обнял, стараясь как ба ненамеренно дотронуться руками до груди. Она повернула ко мне голову. Большие сероватые глаза сияли лаской и нежностью.
- Погоди чуть-чуть. Давай попьем кофе. Ой!
Пена перевалила через край турки и побежала на белоснежную поверхность плиты. Но все равно, напиток вышел божественный. Либо поэтому, что его готовила богиня?
Позже мы пошли в комнату и сели на диванчик. Маша, вроде бы ненароком, расстегнула верхнюю пуговичку собственной блузы. Я взял ее за локоть и притянул к для себя. И снова эти глаза! Большие, сероватые. А в их – малость смущения, какая-то робость, практически испуг.
- Ты великолепна! – произнес я, припадая губками к ее губам.
Позже я расстегивал другие пуговички на блузе. Очень медлительно. Очень медлительно гладил упругие грудки, отводя в сторону ткань. Позже припадал губками к сосочкам – правый, левый, опять правый, снова левый. Позже целовал гибкий живот, спускаясь все ниже, сразу расстегивая джинсы. Она сама приподняла попу, чтоб легче было их снять. Трусики она придержала рукою, хорошо, оставим их на позже. Обычно даму очень заводит, когда ее начинают ублажать через трусики. Продолжая целовать живот, я одной рукою гладил ее грудь, а другой – бедро, поднимаясь выше к промежности.
Коснувшись ткани трусов меж ножками, я ощутил, что она сухая. Маша еще не завелась. А я уже был на взводе, мои джинсы могли просто разорваться. Я приподнял ее попу, чтоб снять трусы.
- Подожди, - произнесла она. – Мне жутко.
- Чего ты боишься, Машенька, милая? Ты просто богиня, я так тебя желаю! Все будет отлично, на данный момент я буду тебя ублажать, как никто не голубил. А позже мы... Правда, я очень возбужден, с первого раза, может, не получится…
- И со второго тоже, - с горечью произнесла она.
Что она желала этим сказать? Колеблется в моих возможностях? Возбуждение малость спало. Сейчас можно целовать самое священное. Я опять потянул вниз трусики, скользя губками по ее животику. Она все-же приподняла немножко таз, помогая убрать эту преграду, как позже выяснилось, не последнюю. Светлые волосики на лобке прикрывали священную щелочку. Над лобком шрамик - след от Кесарева сечения. Я поцеловал шрамик, поцеловал ...волосики, раздвинул их языком, пробираясь к губкам. Мои руки тем временем голубили то ноги, то грудь, я язык водил туда-сюда повдоль щелки.
Маша издавала тихие всхлипы и вздохи, которые очень возбуждали меня. В конце концов я ощутил запах секреции, а язык ощутил сразу сладкий, сразу кисло-солоноватый привкус. Сейчас можно раздвинуть губы и пробираться языком поглубже. Там было все очень узко, даже язык с трудом протискивался. Огромным пальцем я начал провоцировать клитор, а язык часто-часто углублять и вытаскивать. Маша задвигала вперед-назад попой, дыхание ее участилось. Я ускорил движения языка и быстро-быстро вибрировал пальцем, прижав чуток клитор и делая вращательные движения. Маша вскрикнула и, кажется, кончила, так как закончила двигать попой и малость обмякла.
Но этого нельзя было сказать о моем органе, он рвался в бой, пора бы его выпустить на свободу. Я продолжал разглаживать одной рукою Машины гениталии, чтоб не прошло ее возбуждение, 2-ой рукою расстегивал для себя брюки, выпуская дружка на волю. Разумеется, у Маши очень узенькая щель, потому все сношения для нее были очень болезненны, вот она и сопротивлялась сначала. Я приподнял и согнул ее коленки, малость их расставил.
- Так будет легче, - произнес я Маше, а собственного дружка предупредил: - смотри, стремительно не кончай!
Опускаясь сверху на Машу, я вновь увидел эти большие сероватые глаза. Испуга в их не было, было напряженное ожидание. Я поцеловал ее в губки и направил головку члена к священной дырочке. Там было довольно воды, но протискиваться вовнутрь дружок не желал. Я сполз к ее божественной, пьянящее пахнущей писечке, полизал и еще малость послюнявил вход во влагалище, повторил попытку опять. С усилием удалось продвинуть головку вовнутрь, ее что-то сходу обхватило как кулачок. Нужно тормознуть, поразмыслить о работе, о долгах, о чем-нибудь еще, по другому кончу.
Посмотрев на Машу, увидел, что она малость морщит лобик, а глаза, шикарные сероватые глаза закрыты. Я с усилием ввел член до конца – Маша легонько ойкнула - и заработал: туда-сюда, туда-сюда. Моя богиня открыла глаза и в больших сероватых очах была удовлетворенность и наслаждение. Она чуток изогнулась и дотронулась рукою до моего ноги, нажимом вроде бы задавая ритм. Через приоткрытые губки она тихо произносила:
- Еще, еще…
Через несколько минут она закатила глаза, той рукою, которой задавала мне темп, схватила за яичка и практически кликнула:
- Все!
Я еле успел выдернуть собственный орган наружу и навести струю в сторону от того места, которое орошать этой жидкостью никак нельзя. Моя голова оказалась напротив божественной груди. Я здесь же припал к ней губками. Когда мы обрели способность соображать и произносить слова, она произнесла:
- Встань, нужно застирать покрывало.
Мы поднялись с дивана, и оказалось, что на покрывале не только лишь следы моей спермы, да и… кровь. И на дружке моем кровь.
- У тебя месячные? – опешил я.
- Я растеряла невинность.
А я растерял дар речи, только молчком потрогал ее по шрамику над лобком.
- Как же это? Я бы еще мог поразмыслить, что Павлик твой приемный отпрыск, но это?
- Пойдем, нужно умыться. Отлично, вчера жаркую воду включили.
Мы умывались под душем, голубили друг дружку, она гладила мой член и яйца, я возбуждался и просил ее дать опять. Она оборотилась задом и чуток наклонилась. С ее нижних губок стекала вода и не только лишь, так как моему малышу там было скользко, тепло и приятно. Позже мы пили на кухне фактически чай, а я слушал Машину историю.
- Павлика родила я. Поточнее выносила. Я росла тихоней и в молодости меня не тревожили ни мальчишки, ни девченки. После девятого класса я была в пионерском лагере. Там мы жили в четырехместных палатах. Девчонки из моей палаты занимались онанизмом, но меня это совершенно не возбуждало, напротив, я старалась отвернуться, накрыться с головой, чтобы ничего не созидать и не слышать. А они еще некий шланг для этого приспособили, желали и мне его вставить, но я не отдала. Одна гласит: «Тебя нужно с Толиком познакомить, у него знаешь, какой толстый!».
А пацаны на меня уже многие пялились, но у меня наверное вид таковой был суровый, подойти никто не решался. В школе мне тоже ребята проходу не давали, но я всех отшивала. Мне никто не нравился и вообщем, инстинкты во мне еще спали, мне просто не хотелось этого. После выпускного двое юношей желали меня изнасиловать. Но когда я одному съездила по яичкам, 2-ой произнес: «Ну ее, недотрогу, пойдем лучше Верку трахнем». А 1-ый ничего не произнес. В институте я тоже сторонилась юношей, ну и факультет экономический, там тогда практически одни девки обучались. Юношей не достаточно, девчонки за их меж собой грызлись.
А на четвертом курсе в меня один юноша втюрился, первокурсник. Я решила: ну и хорошо, пусть младше на три года, зато любит. Я решила, что если у него суровые намерения – пускай. Ведь когда-то невинность нужно терять, не век ходить девочкой-целочкой. А когда у нас дошло до интима – парень-то тоже неопытный – меня он возбудить не смог, приставил собственный пистолет к дырочке, ну и выстрелил. А после так смутился, что больше у него и не встал. С этим парнем мы больше не встречались, а в меня чего-то попало, залетела я. Подумала-подумала, решила рождать.
И мать тогда живая была, гласит, рожай дочка, а то я внука так и не увижу. А в конце срока у меня отыскали какую-то патологию и сделали Кесарево. А может, решили приколоться, в консультации и так все шушукались и хихикали: безгрешное зачатие. А позже мне тоже не везло. Один желал со мной переспать, тоже не сумел, к тому же обидел: «Ты, - гласит, - шалава фригидная!». Прикольно, да? А с другим легла в кровать, поведала ему все, так я пока рассказываю, он лежит рядом и онанирует. Я его изгнала, иди, говорю, кончай в туалет и выметайся. А когда тебя увидела, ну, думаю, судьба нас свела: ты и только ты.
Она поглядела на меня большими сероватыми глазищами, божественными глазищами. Ее просто нереально было не поцеловать, длительно и скупо.
- Мы еще увидимся? - спросил я.
- Нет. Это миг, это счастье, такового уже не будет. Ты для меня - мой таинственный 1-ый мужик, мой герой, мой плейбой. Я буду грезить, я буду вспоминать, но я не желаю, чтоб праздничек перевоплотился в будни. Ведь у тебя семья, правда? Ко мне ты не уйдешь. Да если б и ушел, все равно, праздничка больше не будет.
В девять привели Павлика. А я попрощался с его матерью и ушел. Но в памяти так навечно и остались большие божественные сероватые глаза.
